Новости всё Мода - iCity.life Курган

Нам постоянно внушают мысль, что никогда в мире не было столько свободы, как сейчас. Но это правда лишь наполовину: у нас никогда не было столько страхов и ограничений, сколько сегодня. Подробности - в блестящем эссе Таты Олейник специально для Marie Claire.

Отличненько, теперь они будут рисовать на пачках сигарет разложившиеся легкие! Они уже обвешали мои сигареты надписями в стиле «сдохни, сволочь!», так что разложившиеся легкие окажутся­ лишь пикантным дополнением к общему строгому готическому стилю.

Мир, в котором мы уже живем

Я недоумеваю. Кому вообще какое дело, что я делаю со своим здоровьем? Они говорят что-то про пассивное курение. Я знаю, что этот термин придумал лично Гитлер и именно при нем в Германии была развернута первая полномасштабная борьба с курением. В любом случае, пока цивилизация вокруг меня не избавится от двигателей внутреннего сгорания, привычки жарить оладьи и вообще баловаться с огнем, я не желаю ничего слушать о том, как терроризирует окружающих жалкий дымок моей дамской сигареты. Она точно не опасней того нашпигованного вирусами и бактериями дыхания, которым окружающие взамен одаривают меня. Честное слово.

Ладно, оставим в покое меня с моими привычками и посмотрим, что у нас тут еще творится. Вот – ребенок шел в школу и был укушен за попу. Родители микрорайона в ужасе, на людей с собаками устраивают облавы, доброхоты в Интернете делятся рецептами быстрых ядов для собак.

С другой стороны, защитники животных тоже не дремлют. Например, на журнал MAXIM, в котором я имею счастье работать заместителем главного редактора, подали в суд за снимок окровавленного лося, ворвавшегося сквозь окно в какой-то норвежский офис. Вид животного с отрезанным хвостом доставил такие моральные страдания некоторым нашим читателям, что они потребовали возмещения ущерба.

В Петербурге оштрафован отец, выпоровший десятилетнего сына за какое-то свинство. Мужику повезло, что он живет в Петербурге: пара сотен километров в сторону – и суровые финские социальные службы закатали бы папу в тюрьму, а ребенок в придачу к порке отправился бы в детский дом или приемную семью, размышлять там над последствиями своего поведения.

Да что там новостные ленты перебирать – достаточно зай­ти на кухню и вынуть из холодильника пакет молока, на котором уже печатают букв больше, чем бывает в романе. Драгоценному потребителю гарантируют совершенно безопасный продукт, сообщают полный состав этой подозрительной жидкости – только не пейте ее слишком большими глотками, чтобы ненароком не подавиться, о ненаглядные потребители! Но видны, конечно, определенные недоработки. Например, этим твердым угловатым пакетом можно выбить себе глаз – производителям стоило бы подумать о том, чтобы сделать его круглым и мягким. Наше стремление обезопасить свою жизнь и здоровье своего потомства во всех мыслимых случаях принимает параноидальные формы и намерено двигаться дальше. А за непристегнутый ремень в машине скоро будут вешать, я полагаю.

Но вообще непонятно, как это так быстро и незаметно мы вдруг попали в этот странный новый мир.

Джентльмены бы не одобрили

Нам постоянно внушают мысль, что никогда в мире не было столько свободы, как сейчас. Но, по-моему, это неправда. Да, конечно, самолеты летают быстрее, чем бегают лошади, и ты свободен сесть на самолет и через три часа оказаться в каком-нибудь Копенгагене. Притом оказываться в этом самом Копенгагене во плоти вообще-то ни к чему, так как в любой момент можно узнать, что там делается, из Интернета. Все это создает иллюзию свободы, хотя на самом деле является полной ее противоположностью. Пространство уже не укрывает тебя, анонимность осталась лишь на особо отсталых форумах, и ты – со снятыми отпечатками пальцев и сетчатки, запечатлеваемая ежесекундно миллионами камер видеонаблюдения, – можешь наматывать круги по ставшему вдруг крохотным шарику. Скрыться тут уже некуда.

Вот взять классический пример абсолютно несвободного социума – викторианскую Англию, где общество бдительно смотрело, чтобы все вокруг – от птичницы до королевы – вели себя сообразно приличиям. Вот джентльмен, попыхивая сигарой (на которую, отметим, никто не посмел бы приклеить сообщение об импотенции, если бы не хотел получить пулю в лоб), прогуливается со своим бульдогом. Он не несет с собой пакетиков для псиных экскрементов, и граждане не устраивают ему истерик о бактериальной и моральной травме. В руке джентльмен держит увесистую трость, которую он не постесняется пустить в ход, встретив на улице мальчишек, швыряющихся камнями в кота. И после такого чудовищного преступления против детства он не сядет в тюрьму на двадцать лет. Равно как и мальчишек никто не станет пичкать прозаком, пытаясь привить им любовь к животным химически. И родители мальчишек не будут объяснять в суде, почему дети оказались на улице без взрослых. Даже хозяина кота не оштрафуют!

Правда, у викторианцев были сложности со свободным сексом. Но даже у них пятнадцатилетний юнец, сумевший обесчестить собственную гувернантку, не бежал рыдать в полицейский участок и обвинять свою пассию в педофилии, чтобы ее навсегда отправили на каторгу. С педофилией тогда было вообще просто. Все тот же джентльмен, встретив милую маленькую девочку, мог преспокойно расцеловать ее в обе щечки, посадить на колени и рассказать сказку про белого кролика – и потом полтора века наслаждаться безнаказанностью. До тех пор, пока за анализ его гнусных побуждений не примутся благодарные читатели. 

Индекс кровопролитности

В истории и социологии есть такое­ понятие – bloodshed ratio, индекс кровопролитности. Он обозначает риск среднестатистического индивиду­ума скончаться в результате насильственной смерти. Войны, убийства или казни – все это напитывает индекс кровопролитности. Так вот, любители повздыхать о жестокости нынешнего времени могут идти пить компот – минувший двадцатый век обладал самым низким индексом кровопролитности за всю обозримую историю. Да-да, невзирая на две мировые войны, Сталина и прочих Мао в промышленных количествах, житель 20 века рисковал умереть от руки человека куда меньше, чем обитатель века 19-го, не говоря уже о более далеких эпохах. Нет, конечно, в абсолютных цифрах, учитывая рост населения, 20 век тоже порезвился, но если брать процентное отношение – то никогда еще на планете не расцветали такие райские миролюбивые кущи. Что касается последних сорока лет человеческой истории, то сейчас индекс кровопролитности вообще творит несу­светные вещи – он сжался до размеров статистической погрешности и впервые за минувшие тысячелетия процент убийств у нас стал меньше, чем процент самоубийств (величины стабильной во все времена и эпохи).

Почему так происходит, понять нетрудно. Выделяют четыре фактора, изменивших убийственный облик человечества. Вот они – в порядке возрастания важности:

1. Введение многолетнего всеобщего обязательного образования. Человек с аттестатом вообще склонен искать несиловой выход из проблемной ситуации, плюс отправка юношества – наиболее активной в плане хватания за топоры части популяции – за парты сокращает акты насилия на улицах. Если бы Ахиллу нужно было сдавать ЕГЭ, он не бегал бы за Гектором.

2. Развитие транспорта, средств связи и массовой информации сначала спровоцировало создание воинственных авторитарных режимов, а потом привело к тому, к чему и должно было привести – при наличии самолетов, телефонов и конференц-связи споры даже между нациями и государствами стало легче решать словами. Да и создающиеся при развитии технологий экономические связи между противниками стали делом куда более выгодным, чем самая победоносная война.

3. Атомная бомба и прочее оружие массового поражения надежно предотвращают крупные всепланетные побоища, так что с тех пор, как несколько ведущих держав им разжилось, глобальные войны мгновенно канули в Лету, выродившись в цепочки локальных мелких конфликтов.

4. Земля перестала быть объектом важнейшей ценности.

Теперь жить стало можно на головах друг у друга, строя небоскребы в полсотни этажей, капусту растить на мокрой вате, а ресурсы при всей их приятности стали стоить меньше технологий. Сегодня любое вменяемое государство охотно поменяет пару нефтяных скважин на одного Честера Карлсона (это не тот Карлсон, который жил на крыше, а тот, который изобрел ксерокс, принесший в экономику США сотни миллиардов долларов). Сражаться за клочок суши, гноя в окопах миллионы потенциальных Карлсонов, стало бессмысленным расточительством.

Так война на наших глазах превращается в архаизм. Казни тоже стали не нужны – при должном устройстве тюрем преступник приносит куда больше пользы, работая на лесопилке. И даже бытовые убийства граждан гражданами резко сократились, так как ценность человеческой жизни растет, воспитывать презирающих смерть львят уже никто не рвется, а убийство в кои-то веки стало считаться более серьезным преступлением, чем кража. 

Детское счастье против детей

Минимизировав риски, мы не минимизировали, однако, страхи. Человек мирный вообще более трепетно заботится о своей физической и моральной безопасности, чем воин. Но стремительное превращение человечества в рафинированных ипохондриков было спровоцировано другой причиной – весьма любопытной. Вернемся к детям – в них причина всего.

Большинству людей (как и другим существам) в благоприятных условиях свойственно любить своих детенышей и опекать их. Тем не менее, приступы родительской агрессии в случае опасного или раздражающего поведения потомства вполне допускаются природой. Многие тысячелетия педагогика обязательно включала необходимость наказаний, воспитания детей в строгости и тому подобные ужасы. Почему в середине двадцатого века человечество вдруг проснулось с мыслью, что ребенка нужно воспитывать исключительно нежностью и превращать его жизнь в бесконечный праздник, – вопрос очень непростой. С одной стороны, сыграли свою роль тот самый поникший индекс кровопролитности и даже Декларация прав человека и документы Женевской конвенции. С тех пор, как запретили пытать и преступников, и военнопленных, единственными, кого можно было бить, вдруг остались дети. Возник странный перекос – законы запрещали, например, ударить ремнем маньяка-убийцу, зато вполне разрешалось подвергнуть этому наказанию пятилетнюю девочку, запачкавшую свой передничек. Такое логическое несоответствие, конечно, требовало корректировок.

Но одной стремительной гуманизацией происходящее объяснить нельзя. Ребенок все же – не вполне еще разумный человек, он нуждается в опеке и контроле, и, изъяв из родительских и учительских рук весьма эффективный инструмент сдерживания, общество оказалось в интересной ситуации – как оставить детей небитыми, живыми и обученными одновременно? Нет, разумеется, это возможно – если за ребенком первые 12–13 лет его жизни, а желательно еще и дольше, круглосуточно ходит терпеливый взрослый, ласково отбирая у него спички, снимая дитя с подоконников и бесконечно полируя младенцу плешь насчет необходимости хорошо учиться. Но даже с развитием индустрии роскошных детских поводков, манежей и затычек для розеток никаких взрослых не хватило бы, если бы темпы прироста населения остались прежними. Поэтому человечеству пришлось сделать следующий логический шаг – резко сократить количество детей. Там, где раньше по двору носилось семь-восемь ребятишек с подозрительно распухшими ушами, теперь чинно катается на самокате один чистенький ребенок, а мама с папой наворачивают вокруг детки круги, следя за тем, чтобы бедняжка все же не ушибся. А для подстраховки вокруг дома плавают акулы из соцслужб, в любой момент готовые откусить родителям головы. Вот в Новгороде пытаются приговорить к 15 годам Антонину Федорову за то, что ее трехлетняя дочка упала с лестницы и ушиблась. Вот в США приговаривают к штрафу и условному заключению приемную мать, которая заставила матерящегося сына прополоскать рост острым соусом. Вот во Франции у актрисы Захаровой изымают в приемную семью дочь за то, что она воспитывает ребенка в «атмосфере удушающей материнской любви».

И чем больше общество заботится о благополучии и безопасности детей, тем меньше этих детей становится. Современные разумные родители идут на любые ухищрения – презервативы, аборты, спирали и таблетки, – чтобы не размножаться слишком активно. Что, видимо, и соответствует потребностям современного постхристианского общества, которое черпает человеческие ресурсы из стран, еще не отягощенных ювенальной юстицией, но само добровольно контролирует свой рост. 

Стерильное все

В развитых странах началась эпоха первого в истории человечества «непоротого поколения». Бразды правления взяли люди, выросшие в рафинированной обстановке полной безопасности. Их не учили терпеть и смиряться­, пересиливать боль, смеяться в лицо опасности, бить врага первым, давать сдачи. Зато они прекрасно умеют рисовать смеющихся жирафов, гуляющих под радугой. Это они украшают мои сигареты, запрещают показывать в детских передачах драки зайчиков и не дают купировать хвосты доберманам (из-за чего бедные псы ходят с гипсом на переломанных позвонках). Это они не разрешают садиться на велосипед без шлема, отпускать семнадцатилетних подростков гулять вечером и оставлять дома детей младше 12 лет без присмотра взрослых. При них Том Сойер не пошел бы ночью на кладбище с кошкой. Это они парализовали свободу слова, запрещая произносить в публичных местах что-либо, что могло бы нанести обиду хоть кому-нибудь, – мусульманам, гомосексуалистам, католикам, инвалидам, китайцам. Это они создают корпорации, в которых стабильность важнее прогресса, – что очень мешает нам быстро делать карьеру (еще в 1990-е в России одна гениальная идея могла поднять тебя сразу на сорок ступенек вверх, а теперь даже по ночам в офисах работать не разрешают). И мужчины, которые боятся жениться и предпочитают не заниматься сексом, лишь бы не завести детей, – это тоже мальчики из непоротого поколения.

Возможно, они все делают правильно. Но если бы не Интернет и анальгин, я бы, пожалуй, сбежала к викторианцам.